Алое на черном - Страница 145

145

Ключик, то ли подарок, то ли проклятье, тоже, бывало, начинал светиться зеленым. И чем ближе к гари подходил Митя, тем сильнее становилось это свечение. Он попытался поговорить о происходящем с дедом, но дед все больше отмалчивался, то ли сам не понимал, что творится, то ли не хотел рассказывать. Митя все чаще и чаще видел в его руках запретную черную книгу. Дед читал ее очень внимательно, как будто именно там были ответы на мучившие Митю вопросы.

– Не ходи на гарь, – сказал он однажды. – Забирай Машу с дочкой и уезжай в город. У меня есть кое-какие сбережения, на первое время вам должно хватить, а потом… – Что потом, дед не договорил, как-то обреченно махнул рукой.

Город? Митя жизни своей не мыслил без леса. Да и кому он нужен в городе? Он так и сказал деду, но это была только половина правды. Гарь его не отпускала, привязала к себе невидимыми, но неразрывными путами, манила, что-то страстно нашептывала на ухо.

А Маша волновалась. Его бедная маленькая Маша думала, что у Мити появилась другая, и он не мог ни переубедить любимую жену, ни рассказать правду. Да и какая она – правда?! Митя и сам не знал. Уговаривал Машу, зацеловывал до беспамятства, задаривал глупыми безделушками, а по ночам уходил в лес.

В начале непривычно жаркого, нестерпимо душного июня деда скрутил радикулит. Да так скрутил, что ни встать, ни перевернуться. Не помогали ни отвары, ни натирания. Теперь Митя пропадал в лесу не только ночами, но и днями.

– Уходи! Уезжай! – Дед злился из-за собственной беспомощности и из-за Митиного упрямства. – Нельзя тебе здесь. Маша волнуется. Подумай о них с Анюткой.

Митя думал, каждую свободную минутку только о них и думал, но поделать с собой ничего не мог.

Эта ночь была особенной: душная, чернильно-черная, вынимающая душу, манящая. Дед долго не ложился, делал вид, что читает книгу, а сам то и дело поглядывал на Митю. Он уснул ближе к полуночи, отяжелевшие веки закрылись, черная книга выпала из рук.

Митя загасил свечу, осторожно, на цыпочках, вышел из дома. Ночь приняла его в свои жаркие объятия, как ненасытная любовница, закружила, задушила ласками, позвала за собой.

В лесу было темно и тихо, словно все зверье убежало или вымерло. Даже ветер не гулял в ветвях деревьев, не холодил разгоряченное лицо. Ключик загорелся зеленым, когда до гари оставалось совсем ничего. Митя замер, наблюдая за усиливающимся свечением, а потом с отчаянной решимостью переступил невидимую границу.

Он стоял под мертвым деревом, в самом центре гари. Земля под ногами вздрагивала и шевелилась, будто на поверхность выбирался мертвец. А может, так оно и было… Гарь вздохнула, как живое существо, а потом исторгла из себя почерневший от времени гроб.

Крышка была тяжелой, но Митя легко с ней справился. Прежде чем посмотреть, что же там внутри, зажмурился.

– Ну же, мой мальчик! – Вкрадчивый, почти забытый голос родился прямо в голове, а вместе с ним родилась боль. Мучительная, разрывающая череп, ослепляющая.

Чудо лежал в гробу, поверх золотых монет и бриллиантовых побрякушек. Даже после смерти он не желал расставаться с награбленным, залитым кровью невиновных богатством. Мертвый, сгоревший до костей, он продолжал жить какой-то особенной, неправильной жизнью.

Митя нашарил в кармане спички. Дело, начатое тринадцать лет назад, нужно было довести до конца…

Чудо следил за ним черными провалами глазниц, скалился беззубой пастью.

– Вырос, волчонок, заматерел…

– Замолчи! Слышишь?!

Невесть откуда налетевший ветер поднял Митю в воздух, швырнул к раскрытому гробу. Воздух вдруг сделался плотным, завертел, закружил, засасывая в пульсирующее зеленое марево…

…Митя очнулся от щекотного чувства, словно на лицо накинули тончайшую кисею. Открыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнечного света. Непроглядная ночь уступила место утру. Над головой, высоко в небе, распластались корявые ветви сгоревшего дерева, а то, что он принял за кисею, было тонким слоем пепла. В голове гудело, а мышцы болели так, словно он целую ночь валил лес, а потом выпил литр самогона. Пошатываясь, придерживаясь руками за ствол дерева, Митя встал на ноги, осмотрелся.

Гроб исчез, словно его и не было. Как сквозь землю провалился. Или и в самом деле провалился?.. Пусть бы так, пусть бы забрал в ад свою страшную ношу. Чтобы уже навсегда! А ему пора, дед и Маша, наверное, волнуются…

Мите стоило сделать только один шаг, как яркий солнечный свет померк… Женская рука, тонкие пальчики, простенькое венчальное колечко, была почти полностью занесена пеплом.

– Маша! Машенька! – Его отчаянный крик спугнул с дерева воронью стаю.

Митя упал на колени, голыми руками стал разрывать землю. Вдруг не поздно еще? Вдруг жива?..

Поздно… Не жива…

Пепел в волосах, серым саваном на лице. Мертвые глаза смотрят удивленно, а на белой шее синие следы…

Машенька… Что наделала! Зачем пошла за ним в это проклятое место?! От чьих рук погибла?!

Он не плакал, он волком выл, сметая пепел с Машиных волос, закрывая уже не зеленые, а мутно-серые глаза, ненавидя себя и мир вокруг, посылая проклятья на голову нелюдя, превратившего его из мужа во вдовца, осиротившего Анютку.

– Где ты?! – Митя запрокинул лицо к небу. – Где ты, гадина?!

Воронья стая ответила громким криком, точно потешаясь над его горем.

– Из-под земли тебя достану! Слышишь ты меня?!

В карманах что-то громко звякнуло. На серую от пепла землю просыпалась пригоршня золотых монет. Золото и самоцветы были везде: в карманах, за пазухой, в сапогах. Этих денег хватило бы им с Машей на всю оставшуюся жизнь. Вот только у Маши больше не было жизни…

145